КАК ОПРЕДЕЛИТЬ ПОНЯТИЕ СВОБОДЫ, ЕСЛИ ДОПУСТИТЬ, ЧТО В ШКОЛЕ ВОЗМОЖНО

ФОРМИРОВАНИЕ СВОБОДНОГО ЧЕЛОВЕКА?

  (аналитический очерк)

учитель истории и обществознания

Алексеева Светлана Алексеевна

 

Что такое свобода? Просто слово? Философское понятие, такое же умопостигаемое, как и множество других в философии, не имеющее ровным счётом никакого смысла в реальной жизни? Или – та самая «реальная жизнь»? Вдохните в себя это слово, и вы захлебнётесь во множестве теорий, пытавшихся объяснить, что же это такое. Возьмите его в руки – и вы обожжётесь, наступите на него случайно в суете своей жизни – и оно брызнет во все стороны, словно раздавленный виноград.

Сейчас, как никогда раньше, мир пытается ответить на вопрос: что такое свобода? Именно сейчас, когда, казалось бы, мир освободился от стольких оков, мучивших его долгие столетия! Но в том-то и беда, что долгие века постепенного освобождения люди воспринимали свободу именно как постепенное сбрасывание с себя различных пут. И вот сейчас, когда цель практически достигнута, мы стоим в растерянности, т.к. не чувствуем себя свободными… А как можно чувствовать себя свободным, не зная, что такое свобода? Ведь до сих пор и в философии, и в психологии, не говоря уже об обывательском восприятии, происходит смешение понятий свободы и освобождения. При этом нельзя забывать, что существует также два фундаментальных аспекта проблемы свободы – негативный («свобода от») и позитивный («свобода для»), причём культивируется (особенно в последнее время, и об этом пойдёт речь ниже) именно негативное восприятие свободы, т.к. именно к этому ведёт историческая цепь последовательных освобождений.

При всём богатстве противоречий проблемы свободы и личности свободного человека, важным является аспект воспитания этого самого свободного человека. И в первую очередь встаёт вопрос осуществимости такого воспитания. Кроме этого, в возможной теории воспитания свободного человека остро стоит проблема воспитателя, ведь тот, кто должен воспитывать свободного человека, должен обладать, по меньшей мере, хотя бы знанием, что такое свобода…

К сожалению или к счастью, окончательных ответов на данные вопросы нет, и навряд ли они появятся в ближайшем будущем, но мы можем попытаться ответить хотя бы на часть из них, а также – возможно, сформулировать новые, очертив круг работы следующим за нами.

 

ПРОБЛЕМА СВОБОДЫ КАК ФИЛОСОФСКАЯ И ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ

 

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС В ПРОБЛЕМУ СВОБОДЫ

Так исторически сложилось, что до XVIII века проблему свободы чаще всего рассматривали в социальном аспекте. При этом социальный аспект – это всегда аспект негативный, т.е. проповедующий «свободу от», не творящий, а разрушающий. Это было вполне закономерно, поскольку весь период существования человеческой цивилизации большинство каким-либо образом было угнетено неким меньшинством. К концу XVIII века провозглашаются «естественные права человека», кажется, что цель - свобода человека – вот-вот будет достигнута. Но в самый разгар победоносного шествия освобождения (НЕ свободы!) по цивилизованным странам философы стали отмечать в своих работах, что социальная сторона проблемы свободы – не только не единственная, но и далеко не главная. К тому же «свобода от», т.е. свобода, которая предполагает освобождение от чего-либо, отвержение чего-либо, разрушение; не позволяет человеку почувствовать себя свободным, более того, вдруг стали обнаруживать, что многие «освобождённые» вообще не представляют, что теперь с этой «свободой» делать.

Немецкая классическая философия подарила миру множество исследований на эту тему, и все они заключали в себе помимо проблемы свободы проблему ответственности. Если дать человеку свободу – как научить его быть ответственным? С другой стороны хочется задать ответный вопрос: а кто может дать эту самую свободу? Это не вещь, которую можно передать из рук в руки, или взвалить на плечи в виде ответственности. Можно дать лишь социальную свободу. Но, повторюсь, это никоим образом не свобода в полном смысле этого слова – точно так же, как социальное одиночество одиночеством как таковым практически никогда не является.

С течением времени появляются работы, в которых свобода рассматривается вне её социальных характеристик. Так, например, Шеллинг определяет свободу как способность из самого себя давать чему-либо начало. При этом свобода и ответственность у него фактически отождествляются: свобода – это когда мы признаёт себя ответственными за нечто. И другого основания ответственности, по мнению Шеллинга, не существует, ведь иначе, если мы сможем найти какое-то оправдание действию, спрятаться, мы упраздним как личную ответственность, так и личную свободу. Помимо этого, Шеллинг поднимает проблему, которая будет рядом с проблемой свободы ещё у многих мыслителей: проблему зла. Он задаётся вопросом, а не будет ли источник свободы так же и источником зла, а не ведёт ли обладание свободой к произволу, не почувствует ли свободный человек право на произвол?

Впрочем, он не был первым в этом. Ещё в XVII веке немецкий мистик Якоб Бёме, раскрывая своё учение об Ungrund , определяет свободу рядом со злом. Ungrund Бёме – это бездна, пустота, безосновность. И в безосновности бездны – свобода. Свобода выбора, действий, мыслей, желаний. В безосновности Ungrund – разнообразие вечно становящегося, вечно меняющегося мира. Из этой бездны рождается всё. Но Ungrund по Бёме заключена в боге, а бог воплощает в себе свет и тьму, любовь и гнев. И рядом со свободой в этой бездне рождается и мировое зло.

По Шеллингу свобода – это высшее, что есть в нас, и высшее, что есть в боге. При этом он видит первое проявление свободы в разрыве единства между человеческим разумом и природой, но именно в этом же разрыве видит и возникновение зла. Говоря о рассмотрении проблемы свободы в трансцендентальной философии, пожалуй, нужно сказать, что мыслителям задача философии в целом видится как постижение целостности свободы.

XIX век, как казалось, окончательно расширил рамки проблемы свободы в философии. Наиболее яркой и, на мой взгляд, законченной была теория Ф.М. Достоевского, изложенная им чрезвычайно просто, но в то же время невероятно ёмко меньше чем на двух десятках страниц пятой главы пятой книги второй части «Братьев Карамазовых». Конечно же, я говорю о «Поэме (или, как принято её называть, «Легенде») о Великом инквизиторе». К сожалению, она оказалась, видимо, настолько простой, что следующие три поколения философов поспешили как можно больше её запутать, фактически украв у произведения его суть – философию свободы, сделав из него христианскую истину и ещё множество всего. Об этом пойдёт речь ниже, а сейчас мне бы хотелось остановиться на другом феномене.

Итак, следующие за Достоевским в первую очередь русские философы вырастали непосредственно из «Легенды о Великом инквизиторе», называя (а этим неизбежно искажая смысл) то, что Достоевский предпочёл НЕ называть. Но они искали свободу в самом человеке, рассматривали свободу как личную возможность человека. Тем не понятнее явление современное: многие философы и мыслители, рождающие свои теории, вернулись назад и снова, бурно полемизируя, между свободой вообще и социальной свободой ставят знак равенства. Конечно, ни в коем случае нельзя отказываться от решения социальной задачи свободы, но и ставить эту задачу как единственную тоже нельзя. С присущей многим мыслителям безапелляционностью они ведут речь о политической свободе, гражданских правах и пр., растворяясь в определениях, которые имеют значение только в том случае, если человек участвует в этой самой политической жизни государства. Под свободой понимается «нерабство». Но ведь определение, построенное на отрицании, априорно является вторичным. А где же первичность?

Выявляется и другая странность. И. Берлин заявляет: «… свобода личности не для всех – первейшая потребность» (5, стр. 129). Хотелось бы спросить: а для кого свобода – первейшая потребность? Смог бы мыслитель назвать хоть кого-нибудь, для кого это так? Первейшие потребности – это потребности витальные… Кроме того, Берлин обнаруживает некое меньшинство, которое этой самой свободой обладает и может дать её другим. При этом снова рассматривает проблему свободы только с политической точки зрения.

С головой уходит в социальное и Б.В. Марков: «Сегодня мы мыслим свободу в рамках противоположности всеобщего и индивидуального. Само слово «свободный» означает автономную, самостоятельную личность, обладающую собственностью, распоряжающуюся своим финансовым или символическим капиталом» (11, стр. 346). Казалось бы – всё стройно и чётко. Но в жизни часто возникает парадокс: чем больше у человека собственности, тем больше он в эту собственность погружается, становится рабом этой собственности (лишь единицы могут подняться НАД ней). Такой человек с точки зрения общества свободен. Но это не так. Он самостоятелен, он независим от других людей (хотя – так ли?), но не свободен. С общественной точки зрения проблема свободы решается, т.к., по мнению Маркова, в современной культуре «свобода и собственность тесно переплетаются» (11, стр. 348), но он снова смешивает массовое и подлинное.

Кроме подмены свободы вообще свободой социальной, очень часто происходила и происходит также иная подмена. Зачастую свобода отождествляется со свободой выбора. Но разве свобода выбора – это свобода? Обладая свободой вообще, нельзя столкнуться с проблемой выбора, потому что такая свобода бесконечно выше свободы выбора. Кроме того, свобода выбора никогда не бывает свободой. Возможность выбора – это всегда необходимость (впрочем, следуя марксистской философии – эти понятия фактически идентичны). Стоит только человеку оказаться перед выбором, как он теряет свободу: он ДОЛЖЕН что-то выбрать. И подчас, сделав правильный выбор, человек вынужден кого-то или что-то предать. Конечно, это крайние формы выбора и свобода выбора как часть свободы вообще тоже имеет большое значение для человека, но тем не менее это никак не свобода в полном смысле этого слова. Ярчайший пример в истории свободы выбора являет собой выбор, перед которым оказался Марк Юний Брут. Давайте попробуем оценить эту свободу. Бруту предстояло сделать выбор между двумя возможными действиями: спасти свою страну от тирана (Цезаря) и предать друга, наставника и человека, который его уважал, или не предавать, но прослыть трусом и (как он считал) не спасти своё государство…

Но, возвращаясь к началу, свобода – это ни в коей мере не лишь возможность выбора. К сожалению, Н.А. Бердяев, столько места в своём творчестве уделяя вопросу свободы, не доходит до высшего её осознания. Несмотря на то, что его философия свободы вырастает из философии свободы Достоевского, он, видимо, не понимает своего «наставника». Бердяев подходит очень близко, но почему-то, когда остаётся сделать вперёд один шаг, он делает этот шаг, но – назад. Он тоже отстраняется, словно защищается от высшего понимания. Он пишет: «Свобода основана не на природе (естественное право), а на духе. Это период мучительный и трудный, в котором радость жизни ослабевает. Свобода есть главный источник трагизма жизни» (4, стр. 84). Но что такое «трагизм жизни»? Бердяев говорит, что отпадение от бога лишает свободу содержания, он воспринимает философию свободы Достоевского только как религиозную философию. Но что значит отпасть от бога? Философ нигде не отвечает на этот вопрос. Он говорит, что «свобода от» - в грехе, «свобода для» - в творчестве. Но как определить, что есть грех? Какие у греха критерии (помимо, естественно, критериев социальных, которые меняются каждую эпоху)? Бердяев отмечает: «Источник свободы человека лежит в Боге, но не в Боге-Отце, а в Боге-Сыне…» (3, стр. 99) Но что же это? Источник свободы в боге? Но философ всегда утверждал (в отличие от Бёме!), что «свобода коренится в «ничто»» (3, стр. 91), что свобода ДО бога!.. Противоречия рассеяны по всей его теории, но он не придаёт им значения, кажется, он даже не замечает их. Просто – это противоречия внутри теории, подчинённой главной идее. И даже Христос оказывается внутри его теории. Бердяев не хочет объективировать Христа, он выступает против объективации. И всё-таки делает это. Не нарочно. Просто ему надо и его поместить в свою теорию, ведь Христос проповедовал высшую свободу и стал для человека возможностью стать свободным. Бердяев, столько говоря о христианской истине – как об истине свободы, выпускает из вида одну существенную деталь: по христианской религии истина неизреченна. Но Бердяев никогда не молчит о Христе. Из книги в книгу он рассказывает о нём и его свободе, проповедуя его религию. И в этой бесконечной проповеди теряет его. Он пишет: «Тайна креста, тайна Голгофы есть тайна свободы» (3, стр.110). Потрясающие по силе слова, оставляющие в задумчивости на много времени вперёд. Но… Он пишет их в «Философии свободного духа», пишет их же в «Миросозерцании Достоевского», в книге «Дух и реальность», в книге «Я и мир объектов», в статье о Вл. Соловьёве, в книге «Смысл творчества»… Одни и те же слова. Всегда. Читая их в первый раз – потрясаешься. Во второй – задумываешься. В третий – проскакиваешь глазами быстро с мыслью: «это уже было». Дальше – они вызывают подозрение. Именно эти слова. Не их глубинный смысл, а сами слова. Они начинают отталкивать. Слова, повторённые сотни и тысячи раз, переходящие из книги в книгу. Они потеряли смысл, в них не осталось силы свободного духа. Они стали измятыми и потрёпанными, они превратились в простой лозунг, в своего рода рекламу. Бердяев пытается объяснить смысл свободы, НАЗВАТЬ его, но у него не выходит (впрочем, как и у остальных). А Достоевский не пытается НАЗВАТЬ то, что назвать нельзя.

Многие философы, рассматривавшие творчество Достоевского с точки зрения его философии свободы (Бердяев, Лосский, Розанов, Сартр), пытались объяснить его идею, подменяя простоту сложностью, втискивая её в свои теории, подправляли, добавляли, даже – изменяли. И всё время пытались доказать правильность этих теорий. А Достоевский никому ничего не доказывал. Потому и не доказал. А зря, наверное. Впрочем, другие тоже не особенно преуспели в этом. Всё, чего они по большей части добились – это того, что миросозерцание Достоевского и его философию изучают по их трудам, обходя стороной непосредственный анализ произведений Фёдора Михайловича.

Я предлагаю всё же взглянуть на центральное в философии свободы Достоевского «произведение» - на «Легенду о Великом инквизиторе».

 

ФИЛОСОФИЯ СВОБОДЫ ДОСТОЕВСКОГО

Бердяев пишет: ««Легенда о Великом инквизиторе» - вершина творчества Достоевского, увенчание его идейной диалектики. В ней нужно искать положительное религиозное миросозерцание Достоевского. В ней сходятся все нити и разрешается основная тема, тема о свободе человеческого духа» (2, стр. 386). Но, на мой взгляд, нет причин называть философию Достоевского религиозной. Достоевский использует Христа в качестве примера свободного человека (единственного, полностью осуществившего на земле эту высшую свободу). Он опирается на учение Христа, как на учение о свободе, не более того. Он ни к чему не призывает и ничего не проповедует. Давайте проследим, каким образом это происходит.

Иван Карамазов сочинил поэму о Великом инквизиторе, поэму страшную и великолепную. Рассказывая её Алексею, он начинает защищать своего Великого инквизитора, оправдывать его перед братом и перед всем миром. В поэме инквизитор говорит о том, что Иисус Христос людей не любил, поэтому хотел дать им свободу, а вот он, Великий инквизитор, отобрал эту свободу, потому что именно он любит людей. Иван Карамазов подхватывает эту точку зрения (это ведь его поэма!), Иисус Христос молчит (как и всегда), а Алексей Карамазов по замыслу Достоевского – антипод Ивана, поэтому его позиция вполне понятна, т.к. по литературной сути своей он не мог иметь другого взгляда. Но Иван Карамазов ошибался. Ошибался в том, кого породил. Ошибался тогда, когда говорил, что Великий инквизитор любит людей. Или – он хотел сказать другое (то, что пытается объяснить Алексею), да не вышло? Ведь Великий инквизитор просто защищается перед Иисусом Христом. Великий инквизитор задаёт Ему массу вопросов, но до смерти боится, что Иисус ответит хотя бы на один! Ведь в Нём истина христианская, а Великий инквизитор давно уже не думает об истине, и услышать её было бы для него равносильно смерти… Впрочем, он знает, что истина неизреченна, знает, что Иисус Христос будет молчать, он ведь и тогда молчал. Наверняка, Великий инквизитор хорошо помнил слова Евангелия: «И встав первосвященник сказал Ему: Что же ничего не отвечаешь? Что они против тебя свидетельствуют? Иисус молчал» (Матф. 26:62). Великий инквизитор нападает на Иисуса Христа. Вооруженный до зубов – на безоружного. А кто нападает на безоружного да ещё с угрозой уничтожения («Завтра сожгу тебя. Dixi » (7, стр. 285))? Только тот, кто безоружного боится. Боится до потери сознания, до готовности совершать безумства. «Зачем же ты пришёл нам мешать?» (7, стр.274) Конечно, Иисус Христос мешает ему. И сильно. И всё здесь передано точно. И страх инквизитора, и его гнев, его ненависть к тому, кого он видит перед собой. Ведь вчера было аутодафе. Ещё вчера он (в который раз?!!) смирял несогласных в этом «акте веры»! Ещё вчера он доказывал народу, что попытка осуществить свободу приводит к костру! А сегодня является Он и молчит. И ответить нечего Его молчанию, ибо Он ничего не спрашивает. И страшно перед Ним, как, наверное, страшно будет на суде Его в великий день, когда Он определит судьбу инквизитора. Иван Карамазов допускает мысль о том, что Великий инквизитор просто не верит в бога, но сам инквизитор так не считает, ибо он прекрасно знает, кто перед ним. И Он молчит. И сказать Ему он ничего не может – только нападать, защищаясь. Ах, как ему страшно перед ним! И он стар – ему надо успеть сказать Иисусу Христу всё, оправдаться за всё, что он сделал, ведь – он знает это наверняка! – на Страшном Суде у него не будет права голоса, и всё будет так, как сказано в 9-м псалме: «Но Господь пребывает вовек, он приготовил для Суда престол свой. И он будет судить вселенную по правде, совершит суд над народами по правоте», а правда-то как раз не у инквизитора, он и сам говорит: «И тогда уже мы и достроим их башню, ибо достроит тот, кто накормит, а накормим лишь мы во имя твоё, и солжём, что во имя твоё» (7, стр. 278), и повторяет: «… мы скажем, что послушны тебе и господствуем во имя твоё. Мы их обманем опять, ибо тебя мы уже не пустим к себе» (7, стр.278). Инквизитор всю свою жизнь лжёт. И теперь ему страшно. Теперь, когда он стоит перед Христом и оправдывается. Он чувствует и знает свою вину, знает, что не прав, ибо оправдывается всегда тот, кто виноват. А он стоит перед Христом и оправдывается. Перед Ним, который и так всё знает. Он обвиняет Иисуса Христа в том, что тот не любит людей. И приводит себя в пример человеколюбца. Но он снова лжёт. Он говорит, что всё, что он делал, было во имя любви к людям, для людей. Но… Опуская пока его рассуждения о муках свободы выбора, надо сказать о тайне Великого инквизитора.

Он говорит, что любит людей и всегда всё делал во имя этих самых людей? Для их блага и жизни? Хорошо. Примем эти слова. И попробуем разобраться – что же он сделал во имя этого самого блага, и что же он тогда считает благом для людей. Итак, он лишил их свободы выбора, ибо это мука нестерпимая – значит, он освободил людей от мучений. Благородно. Дальше. Он дал людям хлеб. Накормил их. Замечательно. Он основал учение Иисуса Христа на чуде, тайне и авторитете, ибо людям так легче верить. Он облегчил людям задачу. Он сделал то, что отверг Иисус Христос. И инквизитор открывает Ему свою тайну: «И я ли скрою от тебя тайну нашу? <…> Мы давно уже не с тобою, а с ним , уже восемь веков» (7, стр.282). С ним , с тем, кого инквизитор называет страшным и умным духом, а Евангелие – дьяволом, не суть в названии. Суть в другом. Мы – с ним, - говорит инквизитор, - делаем то, что он предложил Тебе, и от чего Ты отказался. Мы делаем это во имя любви к людям, во имя их блага. Так в чём же благо для людей по Великому инквизитору? В том, чтобы накормить людей, позволить им работать и отдыхать, грешить, каяться, забрать у них мучительные тайны совести и свободы и сделать из людей «тысячи миллионов счастливых младенцев»? Ничего подобного. Он снова лжёт. Почему? Посмотрим туда, где начинается его гневная «обличительная» речь Иисусу Христу: «Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия, великий дух говорил с тобой в пустыне» (7, стр.276). Итак: дух самоуничтожения и небытия. И вот уже восемь веков они – с ним, с духом самоуничтожения и небытия. Ведут народ по жизни. Во имя любви. Для блага. Вместе с могучим и страшным духом инквизитор, возлюбив людей превыше себя, лжёт им и ведёт к самоуничтожению и небытию. Самоуничтожение и небытие – вот то, во имя чего лжёт Великий инквизитор, стараясь «уберечь» людей от свободы выбора. Самоуничтожение и небытие – вот куда ведёт Великий инквизитор возлюбленный народ свой, обвиняя Иисуса Христа в безразличии к людям. «Страшный и умный дух» наставил его на путь этот. Не сумел – Христа, но смог – Великого инквизитора. А тот - и весь мир. А значит дело дьявола сделано. Он добился своей цели, раз инквизитор так яростно отбивается от молчащего Христа. Нет, он не любит людей. Он просто очень стар и очень испуган сейчас. Так испуган, как никогда в жизни не пугался. Он боится молчащего Христа больше, чем мучений свободы. Просто он знает, что лжёт.

Да, воистину могуч этот страшный дух, ибо взял этот мир в руки свои. Один инквизитор знает, что дьявол взял его, потому-то так отчаянно оправдывается перед тем, кто и так об этом знает. Не потому ли в конце поэмы Иван Карамазов задумывает поцелуй? Не в лоб. В губы – словно освобождая от лжи и ярости. Иисус Христос ВСЁ сказал этим поцелуем. И добавлять ничего не надо. Потому и инквизитор ничего больше не сказал Ему. Отпустил только. Знал ведь инквизитор, что не еретик перед ним, а что сам он еретик перед тем, кто так внимательно слушал его столько времени, его, который оказался слабым вечно порочным, вечно неблагодарным бунтовщиком, который сдался духу самоуничтожения и небытия сам и всё человечество сдал. Любит ли он это человечество? Нет, не любит. Христос хотел сделать человечество сильным, инквизитор опустил человечество ниже слабости, он сделал человечество ничтожным. Почти сделал. Вот только… Раз вчера ещё горели костры священного аутодафе, значит, не все ещё опустились прениже ног инквизитора. Свобода – мука человеческая, утверждает Великий инквизитор. И всё время оговаривается: свобода выбора. И здесь он точен.

Но об этой ли свободе говорил Христос? Почему на все три искушения Иисус Христос твёрдо сказал: «нет»? Потому что он был свободен. Свободен высшей свободой, когда не мучает свобода выбора: то или это, да или нет, у Него просто не было этого выбора, Он был бесконечно выше этого выбора. Он был свободен той свободой, когда он мог поступать так, как знал и чувствовал – и этого было достаточно, чтобы поступать правильно. Христос свободен от сомнений слабого, ибо он обладает такой силой духа, к которой можно только стремиться и никогда не достичь, как вовек не достичь идеала. Иисус Христос показал людям свободу, он отказался построить свою религию на чуде, власти и авторитете (то, что ему и предлагалось в пустыне). Он отказался от власти над миром. Он предпочёл потерять свою свободу, чтобы оставить свободными людей. Почему? Он был свободен до воскресения. Сумели ли мы понять смерть Христа? Или сумели только воспользоваться его воскресением?

Воскресение – светлый праздник Пасхи. Но разве вознесение, воскресение – это избавление? В переводе с еврейского это слово означает – «проходить, переноситься». Да – переноситься в иной мир. Уйти из этого мира – чтобы навсегда здесь остаться. Вечно – принадлежать этому миру. Навсегда. В таком случае – Иисус Христос – воплощение одиночества, от которого никто не спасёт, если все считают, что воскресение – это избавление. Воскресение – это начало оков этого мира. Но многие ли поняли, что умереть за грехи мира мало? Что он воскрес за них? Он остался вечно одиноким за грехи мира. Навсегда остался принадлежать нашему миру.

Достоевский выбирает Христа, как пример воплощённой свободы. Свободы, которая исходит не снаружи, а изнутри. Свобода – бессознательна, но она не стечение чего-то, что бессознательно управляет человеком, а внутреннее бессознательное руководство – НЕ продуманное, НЕ рассмотренное сознанием, НЕ задуманное и осуществлённое, а осмысленное мгновенно где-то в высшей точке. И принятое там же. Освобождение – это процесс «снизу», свобода – «сверху». Это моментальное принятие правильного решения. Вернее, решения, в котором человек не сомневается. И в этот момент, сколько бы вариантов ответа перед человеком не было, у него нет никакого выбора – он выше него. Христос хотел дать людям такую свободу. Но всё дело в том, что её не дашь просто так – на, возьми. Он пытался показать её нам, но нам оказалось выгоднее взять НЕ свободу.

 

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ФИЛОСОФИИ СВОБОДЫ ДОСТОЕВСКОГО.

Э. ФРОММ.

  На первый взгляд создаётся впечатление, что философия Достоевского – действительно исключительно религиозная философия, но на самом деле Достоевский лишь выбирает Христа в качестве примера осуществлённой свободы. Философию свободы Достоевского можно рассматривать как христианскую философию, но можно и отдельно от религии. Ведь другого такого примера в человеческой истории не найти. Впрочем, были люди, обладавшие свободой в определённой степени, но Иисус Христос выступает в качестве воплощения свободы, в известном смысле – в качестве идеала.

В ХХ веке фактически появляется психологическое основание идей Достоевского. В своей книге «Бегство от свободы» к тем же мыслям, что и русский писатель, приходит Эрих Фромм.

Фромм совершенно чётко оценивает ситуацию, сложившуюся в человеческом обществе, которая изначально пытается лишить человека возможности быть свободным. Он пишет: «Стоит человеку родиться, и он оказывается на уже готовой сцене. Он должен есть и пить, поэтому должен работать, а условия его работы детерминированы тем обществом, в котором он родился. Оба фактора – его потребность жить и социальная система – не могут быть изменены одним отдельно взятым индивидом; эти факторы и определяют развитие тех его черт, которые имеют большую пластичность» (13, стр.32). К сожалению, если пластичность оказывается недостаточной, то человек может… потерять потребность жить.

И, тем не менее, один из основных инстинктов, присущих человеку, помогает ему: «… властная потребность самосохранения вынуждает его принять условия, в которых ему приходится жить» (13, стр.32-33). Следуя за своими мыслями, Фромм фактически приходит к тому же, к чему и Шеллинг: рождение свободы связано с разрывом единства человека с природой. Но Фромм углубляется дальше: «… человек перерастает своё первоначальное единство с природой и с остальными людьми, человек становится «индивидом» - и чем дальше заходит этот процесс, тем категоричнее альтернатива, встающая перед человеком. Он должен суметь воссоединиться с миром в спонтанности любви и творческого труда или найти себе какую-то опору с помощью таких связей с этим миром, которые уничтожат его свободу и индивидуальность» (13, стр.37). Обратили внимание? Альтернатива в итоге весьма жёсткая: человек должен выбрать или свободу, или несвободу. И вновь – перекличка с Достоевским: «спонтанность любви и творческого труда». Вот оно – именно это слово – спонтанность. Неожиданное принятие решения, неожиданное действие, не обусловленное внешними факторами. Но я снова возвращаюсь к тому, что человеку проще и выгоднее взять несвободу или провозгласить свободой «свободу от», в противном случае человек словно отпадает от мира, он перестаёт в него вписываться.

Вся человеческая история связана с борьбой за свободу. За «свободу от». При этом Фромм утверждает, что «… человеческое существование и свобода с самого начала неразделимы» (13, стр.46), и тут же поясняет: «Здесь имеется в виду не позитивная «свобода для чего-то», а негативная «свобода от чего-то»» (13, стр.46). Получается, что позитивная свобода и человеческое существование изначально не связаны между собой? Или они вообще не связаны, если под человеческим существованием понимать существование в человеческом мире?

Человек – часть природы, но он в итоге не выписывается в неё. «Свобода от» принимается обществом, «свобода для» в лучшем случае удивляет. И такая свобода всегда ведёт к изоляции человека в нашем мире, ведь здесь выгоднее обладать несвободой, здесь выгоднее разрушать, якобы освобождаясь, а не создавать, проявляя свободу. Свобода и обособление идут в нашем мире рука об руку. Фромм пишет: «… структура современного общества воздействует на человека одновременно в двух направлениях: он всё более независим, уверен в себе, критичен, но и всё более одинок, изолирован и запуган» (13, стр.115). Говоря словами Ортеги-и-Гассета, это явление можно назвать восстанием масс. Впрочем, подобная изоляция – не изобретение современного общества. Сегодня человека подавляют масштабы магазинов, в средневековье – масштабы храма. Лютер, Кальвин, Павел IV с одинаковым успехом могли бы сказать слова Великого инквизитора: «Мы давно уже не с Тобою, а с ним , уже восемь веков»…

Всю человеческую историю одни люди борются за «свободу от», а другие стремятся их подавить. И при этом и те, и другие ополчаются против тех, кто вдруг проявляет позитивную свободу. Так удобнее в этом мире, так проще, ведь ломать – не строить, а «… право выражать свои мысли имеет смысл только в том случае, если мы способны иметь собственные мысли» (13, стр.245).

Люди бегут от свободы, потому что не хотят или не могут совершить усилия и подняться над этим миром. Впрочем, поднимаясь над миром, человек от него отпадает, становится одиночкой, отсюда и бердяевское «бегство от свободы» в виде объявления свободы злом – это с одной стороны желание не быть как все, а с другой – страх не быть как все. Фромм пишет: «… если люди не в состоянии перейти от свободы негативной к свободе позитивной, они стараются избавиться от свободы вообще» (13, стр.145). «Свобода для» связана непосредственно с самостоятельностью мышления. Возвращаясь к «Легенде о Великом инквизиторе», нужно отметить: Христос был свободен, ему было достаточно поступать так, как он думает и чувствует, чтобы поступать правильно, он был свободен от сомнений, связанных с общественным мнением, а мы всегда, прежде чем совершить какой-либо поступок, что-то выразить или проявить свои чувства, посмотрим на тех, кто нас окружает: «А что они подумают?», мы тысячи раз проанализируем, какую реакцию могут вызвать наши слова и эмоции. Фромм по этому поводу пишет: «В нашем обществе эмоции вообще подавлены. Нет никакого сомнения в том, что творческое мышление – неразрывно связано с эмоцией. Однако в наши дни идеал состоит как раз в том, чтобы жить и мыслить без эмоций. «Эмоциональность» стала синонимом неуравновешенности или душевного нездоровья» (13, стр.248). Мы боимся. И в первую очередь боимся вдруг оказаться не такими как все. Фактически это явление снова можно объяснить словами Ортеги-и-Гассета: восстание масс. Человеку, который чем-то отличается от других, всегда было нелегко в людском обществе, сейчас возникает ощущение, что человеческая масса просто панически боится вот таких непохожих и своей мощью просто старается их ликвидировать. «Особенность нашего времени в том и состоит, - пишет Ортега-и-Гассет, - что заурядные умы, не обманываясь насчёт собственной заурядности, безбоязненно утверждают своё право на неё и навязывают её всем и всюду. <…> Масса сминает непохожее, недюжинное, лучшее. Кто не такой, как все, рискует стать изгоем» (12, стр.175)

Не отвергая эту довольно мрачную картину, Фромм тем не мене приходит, как уже говорилось выше, фактически к тем же выводам, что и Достоевский: «… позитивная свобода состоит в спонтанной активности всей целостной личности человека» (13,стр.262), при этом учёный поясняет: «Спонтанная активность – это свободная деятельность личности; в её определение входит буквальное значение латинского слова sponte – сам собой, по собственному побуждению» (13, стр.262). Это то же самое, что и у Христа в «Легенде о Великом инквизиторе» (и не только там). Вот только…

Я возвращаюсь к тому, что писала о поведении Христа: он поступает правильно, поступая так, как думает и чувствует. Я твёрдо знала, что это так. Впрочем, знаю это и сейчас. Но я была уверена в том, что и человек проявляет свою свободу именно так. Но…

Анализ поведения людей в различных ситуациях приводит Фромма к следующему выводу: «Что же означает свобода для современного человека? Он стал свободен от внешних оков, мешающих поступать в соответствии с собственными мыслями и желаниями. Он мог бы свободно действовать по своей воле, если бы знал, чего он хочет, что думает и чувствует» (13, стр.259). Почему же так происходит? Я снова возвращаюсь к тому, что в целом людям выгоднее взять несвободу – не затрачивать силы на фиксацию своих мыслей, на проявление чувств, на понимание своих желаний. Основные потребности удовлетворяются – уже хорошо, а что до остального – так у всех же то же самое! Отсюда необыкновенная нацеленность на достижение мелких сиюминутных результатов, затрагивающих удовлетворение тех самых потребностей. В творчестве важен процесс, а не чёткий конечный результат. Давайте вспомним хотя бы слова одного великого насмешника из Древней Греции – Демокрита: «Познавайте! Всю свою жизнь познавайте, но помните, что истина на дне бездны». Замечательная игра слов, вернее – смыслов, не правда ли? На дне того, что без дна… Но в этом – проявление силы свободного духа творческого человека: утопать в антиномиях, но познавать, противостоять серости толпы, но не сдаваться, постоянно искать истину, не отступать никогда, но всегда ЗНАТЬ, что «истина на дне бездны»…

И только в творчестве (конечно же речь идёт не только (и не столько!) об искусстве) реализуется эта самая спонтанная активность. При этом давайте вспомним, что Фромм (так же, как и Шеллинг) говорил о том, что первое проявление свободы в разрыве человеческого разума с природой. И эта свобода – негативна. В случае проявления позитивной свободы происходит обратный процесс. Фромм отмечает: «Спонтанная активность – это единственный способ, которым человек может преодолеть страх одиночества, не отказываясь от полноты своего Я , ибо спонтанная реализация сущности снова объединяет его с миром, с людьми, с природой и с самим собой» (13, стр.264). То есть здесь можно отметить позитивную формулировку слов Ж .- П . Сартра : «… en voulant, la liberte, nous decouvrons qu'elle depend entierement de la liberte des autres, et que la liberte des autres depend de la notre» (…желая свободы, мы обнаруживаем, что она целиком зависит от свободы других, и что свобода других зависит от нашей (фр.) ) (18, стр .83). При этом фактически Фроммом снимается проблема ответственности: «Если <…> свобода человека станет позитивной, если он сможет реализовать свою сущность полностью, без компромиссов, то основополагающие причины антисоциальных стремлений исчезнут, а опасны будут люди ненормальные, больные индивиды» (13, стр.272-273).

Как стройно, красиво и оптимистично! Чересчур оптимистично. Ведь пока что история демонстрирует нам единицы реализующихся (попробуем утверждать – свободных) индивидов и миллиарды безликой массы, то самое большинство, которое, возможно, воспринимает «свободу от», но которое не нуждается в реализации и на реализующихся в лучшем случае будет смотреть как на тех самых «ненормальных, больных индивидов»…

И тем не менее, та же история демонстрирует, что такие «свободные личности» появляются на земле, а кроме того психология доказывает, что всем ДЕТЯМ свойственна та самая «спонтанная активность».

А значит…

 

ПРОБЛЕМА СВОБОДЫ В СОВРЕМЕННОМ ОБРАЗОВАНИИ И ВОСПИТАНИИ

  Говоря о роли проблемы свободы в современном образовании и воспитании, необходимо очертить круг вопросов, не ответив на которые, невозможно даже притрагиваться к проблеме свободы.

Во-первых, прежде чем решать, возможно ли воспитание свободного человека, нужно определить, в соответствии с какой концепцией разрабатывать возможные приёмы или положения теории воспитания. Хотелось бы в связи с этим обратить внимание на некоторые факты.

Из 35 опрошенных педагогов (я опущу, сколько человек вообще отказалось отвечать на вопросы), 12 определили свободу как некую независимость, а свободного человека соответственно – как человека, не стеснённого правилами и обязательствами, самостоятельного. Как мы видим, и здесь речь идёт только о социальной стороне свободы. 9 преподавателей определили свободного человека, как человека, всегда имеющего право выбора. 5 человек охарактеризовали свободного человека как человека, который не испытывает страха перед жизнью. По три респондента соответственно определили свободу как образ жизни (не пояснив при этом, в чём этот образ жизни заключается) и как возможность иметь своё мнение. И двое из числа опрошенных сказали, что свобода – это возможность развития личности (опять же, не указав характер этой возможности). Из всех респондентов, несмотря на то, что большинство (60%) сошлись на мнении, что воспитать человека свободным практически невозможно, только один высказал мнение, что свободы вообще не существует, т.к. человек всегда зависит от всего.

Как можно отметить, общая общественная тенденция подтверждается данными небольшого исследования. Свобода по большей части воспринимается лишь на социальном уровне, при этом, конечно, это снова проявление негативной «свободы от». Итак, первая задача – определить понятие свободы.

Кроме того, встаёт проблема возможности воспитания свободного человека. Как уже было сказано выше, большинство опрошенных педагогов сказали, что воспитание свободного человека практически невозможно или очень затруднено. Какие были выявлены трудности? 10 человек сказали, что воспитание в любом случае ограничивает, а значит, личное свободное пространство уже нарушается. 8 человек отметили, что воспитывать свободного человека должен также свободный человек, а таковых в мире практически невозможно обнаружить. И три человека заявили, что воспитание – это передача чужого опыта, а, основываясь на чужом опыте, нельзя почувствовать себя свободным. Остальные 14 респондентов так или иначе пришли к выводу, что формирование человека свободным или несвободным происходит либо в семье, либо вообще под непосредственным воздействием жизни.

Говоря об условиях, в которых может сформироваться свободный человек, практически все респонденты высказали мнение, что свободным человек может сформироваться практически в любых условиях, равно как и не сформироваться. И именно здесь вскрываются очередные противоречия между определением свободы и возможностью формирования свободного человека, ведь если рассматривать только социальную сторону свободы, то достаточно будет внешних условий, при которых человек будет социально независим, чтобы он был свободным.

Но, следуя таким утверждениям, можно быстро убедиться, что на самом деле это не так. Попробую привести некоторые исторические примеры, в которых люди действовали как раз не благодаря условиям, а им вопреки. При этом эти известные личности поступали очень странно с точки зрения «нормальных» людей. К тому же они не зависели от внешних условий, полностью завися от них, и, что самое удивительное, они ИМЕЛИ СВОБОДУ ВЫБОРА , но при этом (опять же с точки зрения «нормальных» людей) «сделали выбор» в пользу худшего. Почему я взяла в кавычки словосочетание «сделали выбор»? Потому что я осмелюсь предположить, что на самом деле у них не было никакого выбора… Итак.

Первый пример: Сократ. Всеми уважаемый афинянин, ведущий беседы с афинской молодёжью на улицах города и учащий молодых людей мыслить самостоятельно. Вполне закономерно, что основная масса родителей этих молодых людей не довольна переменами, происходящими в их чадах. Против Сократа выдвигаются обвинения в развращении молодёжи. Он гениально защищается в суде, но законы Афин таковы, что его в любом случае признают виновным. При этом он может либо отречься от своих действий, мыслей и пр. и идти с миром на все четыре стороны, либо не отрекаться, но тогда у него только одна дорога – в царство Аида. Как известно, Сократ, которому на тот момент было 70 лет, выбирает второй путь. А теперь давайте задумаемся: а был ли на самом деле у Сократа этот выбор? Осознавал ли он в полной мере, что этот выбор существует? «Тот, кто начал мыслить, не имеет права остановиться в этом». Я смею утверждать, что у философа не было никакого выбора, потому что он был НАД ним, ведь в противном случае обязательно сработал бы инстинкт самосохранения, что очень наглядно продемонстрировал некоторое время спустя Аристотель…

Ещё один пример: Джордано Бруно, который «выбрал» костёр вместо отречения от того, что он считал истиной. Вряд ли он «согласился» на сожжение ради посмертной славы и того, чтобы мы, спустя четыреста с лишним лет вспоминали его крик из пламени: «Сжечь – не значит опровергнуть!»… Просто – он не мог иначе.

И последний пример: Януш Корчак, выбравший смерть в газовой камере вместе со своими воспитанниками…

Все эти люди были выше свободы выбора, они не имели этого выбора, но не потому что находились в безвыходной ситуации, а потому что были над ним, они не сомневались в том, что думают и чувствуют, принимая «нерациональные» решения с общественной (массовой) точки зрения. Они просто были свободны.

Итак, возвращаясь к возможности и условиям формирования свободного человека, необходимо отметить, что если это и возможно, то в школе это должно осуществляться на всех предметах, а не на тех, которые обычно «избираются» для подобных целей и называются предметами гуманитарного цикла. Совершенно очевидно, что пример формирования свободного человека коренится не в рассмотрении исторических примеров на таких предметах, как история, литература, МХК, а в первую очередь в развитии самостоятельности мышления. Фромм пишет: «Существует жалкое суеверие, будто человек достигает знания действительности, усваивая как можно больше фактов. В головы учащихся вдалбливаются сотни разрозненных, не связанных между собой фактов; всё их время и вся энергия уходит на заучивание этой массы фактов, а думать уже некогда и нет сил. Разумеется, мышление само по себе – без знания фактов – это фикция, но и сама по себе «информация» может превратиться в такое же препятствие для мышления, как и её отсутствие» (13, стр.252).

Таким образом, одним из условий возможного формирования свободного человека является развитие самостоятельности мышления учащихся. Чтобы быть свободным, нужно не чувствовать на плечах тяжесть авторитетов, нужно мыслить. А кто может научить мыслить? Только мыслящий педагог.

Помимо развития самостоятельности мышления нужно отметить, пожалуй, первичное условие для формирования свободного человека. Давайте вспомним выводы, к которым пришли и Шеллинг, и Достоевский, и Фромм: проявление свободы – это спонтанная активность личности. И мы уже отметили, что детям свойственна эта спонтанная активность. Куда же и когда она исчезает? Ответить на вопрос «куда» очень трудно, а вот «когда»… К сожалению, во время обучения в школе. Школа является фактически оптовым поставщиком «знаний». Что представляют из себя эти знания для ребёнка? В лучшем случае – набор информации, который либо усваивается (минимум), либо выбрасывается (максимум). Но среди вороха фактов не остаётся времени на эту спонтанную активность, потому что уже в начальной школе ребёнок хорошо усваивает все правила школы как социального института и подавляет в себе различные порывы, которые могут помешать учителю, вызвать у него негативную реакцию, а затем так же негативно отразиться на самом ребёнке. И первостепенная задача учителя – не гасить творческие порывы ребёнка.

И вот здесь на авансцену выходит ещё одна фундаментальная проблема: а нужно ли вообще стремиться сформировать свободного человека, вернее – не уничтожать его позитивную свободу?

Возвращаясь к теории Х. Ортеги-и-Гассета, нужно сказать, что человеческое общество делится на массу и меньшинство. «Меньшинство – это совокупность лиц, выделенных особыми качествами, масса – не выделенных ничем» (12, стр.173). Можно воспринимать его слова негативно, можно с ними соглашаться, но картина от этого не изменится: большинство людей поступает таким образом, чтобы их решения не расходились с общественным мнением, большинство фактически живёт в соответствии с концепцией прагматизма, где истинно то, что выгодно. Тот, кто не соответствует общественному мнению, рискует стать изгоем. Фромм отмечает: «… превратившись в индивида, ребёнок остаётся один на один с этим миром, ошеломляющим и грозным» (13, стр.43). И этот мир всегда пытается проглотить, стереть индивидуальность, лишить позитивной свободы, сделать таким, как все.

И вот она проблема: стоит ли пытаться помочь ребёнку сохранить его спонтанную творческую активность, помочь ему не потерять ощущение свободы, чтобы в итоге он не стал массой в этом мире? Казалось бы, напрашивается утвердительный ответ, ведь высшая цель образования и воспитания заключается в том, чтобы сформировать личность… Но с другой стороны наивно предполагать, что мир изменится вообще и в ближайшее время в частности. А значит, так и будут существовать масса и меньшинство, которое масса будет стараться подавить. И значит – помочь ребёнку не потерять творческий порыв и самостоятельность мышления, означает помочь сделаться ему меньшинством.

То есть… Помочь стать изгоем…

 

 

Завершая краткий обзор проблемы свободы, хочется наметить ещё одну проблему, без решения которой нельзя будет решить проблему свободы.

Любой системе всегда соответствует антисистема. Таков один из основных законов Вселенной. В физике любой частице соответствует античастица. Добру – зло, жизни – смерть, миру – война… И человек способен воспринимать и то, и другое. Такова природа разума. Разум антиномичен.

А раз так, то параллельно со свободой существует Несвобода. Я думаю, говоря об этом, я не говорю ничего нового. Вот только… Если это – мировой закон, значит связка «свобода-несвобода» ДОЛЖНА существовать. Так ДОЛЖНО БЫТЬ . А бороться с тем, что должно быть, по меньшей мере, бессмысленно.

С другой стороны, принимая эту связку, можно научиться видеть тех детей, которые «предрасположены» к свободе, а так же ответить на вопрос количественного выравнивания в системе и антисистеме.

Таким образом, мы рассмотрели общие вопросы, связанные с проблемой свободы – как с философской, так и с психологической точки зрения. Ни цели, ни возможности ответить на все поставленные вопросы у нас не было, но тем не менее, я надеюсь, что все эти вопросы оказались совсем не лишними в суете нашей жизни.

 

 

Литература: